Беседы с корифеями.
Возвращая людям зрение.
В этом офтальмологу Христо Тахчиди помогают мастерство, интуиция, базирующиеся на предельных знаниях.
Мой собеседник, имя которого широко известно в нашей медицине, кажется, смотрит на вещи и людей особым видом зрения – зрением души. Христо ТАХЧИДИ, проректор по лечебной работе Российского национального исследовательского медицинского университета им. Н.И.Пирогова, директор Научно-исследовательского центра офтальмологии, руководитель научно-клинического отдела офтальмологии и нейрохирургии Научно-клинического центра оториноларингологии ФМБА России, член-корреспондент РАН, лауреат премии Правительства РФ в области науки и техники, заслуженный врач РФ.
За более чем 40 лет в профессии он сделал многое, причём кое-что раньше и лучше других. После трагической гибели его великого учителя-первопроходца, врача с мировым именем, академика Святослава Фёдорова именно Тахчиди доверили на протяжении 10 лет руководить необычным для российской медицины явлением – МНТК «Микрохирургия глаза». Христо Периклович непрерывно развивал и наращивал начатое С.Фёдоровым, пестовал коллектив специалистов, внедрявших передовые хирургические методы лечения болезней глаза.
А потом случился захват этой уникальной индустрии высоких технологий. Успешную в экономическом плане клинику, в которой почти две трети пациентов лечились бесплатно, обезглавили за… слишком хорошую работу и высокое качество услуг. Тогдашними чиновниками от медицины это не принималось всерьёз, как и мнение врачебного сообщества, вступившегося за коллегу. Уже тогда люди понимали, что отставка Тахчиди носила заказной характер, и существенных претензий к нему не было. Человек, предназначение которого возвращать людям зрение, вынужден был через суд вступить в борьбу с Минздравсоцразвития России. Во время одной из наших тогдашних встреч президент Национальной медицинской палаты, доктор медицинских наук, профессор Леонид Рошаль заявил, что с руководителем МНТК «расторгли контракт неправильно, и во главе комплекса поставили не специалиста-офтальмолога. Позорная история! Мы дошли по Президента и премьер-министра РФ, доказывая, что Тахчиди – это тот ценнейший профессионал, которого надо охранять».
Хотя Христо Перикловича по суду восстановили в должности, всё же он вынужден был уйти. Но, будучи человеком твёрдой воли и обладая «фёдоровским стилем», не сдался. Нашёл себя в науке, клинике, преподавании, воспитании молодого поколения врачей. А 30 июня 2017 г. начался новый знаковый этап в его профессиональной биографии, когда он во главе бригады специалистов впервые в нашей стране выполнил слепоглухому пациенту уникальную операцию по имплантации киберсетчатки (так называемого бионического глаза). Таким образом, оказался у истоков абсолютно нового направления современной медицины.
Три месяца спустя мы встретились с Х.Тахчиди, чтобы узнать, как изменилась жизнь этого пациента. Христо Периклович достал гаджет, показал небольшой видеосюжет, который прокомментировал:
– Передо мной был ещё недавно незрячий человек, который не видел на протяжении последних 20 лет. У него дистрофическое заболевание сетчатки – пигментный ретинит, а также пониженный слух. Его поставили перед зеркалом, хотя он не знает об этом. Голос за кадром: «Опишите, что видите». Пациент всматривается и отвечает, что видит фигуру человека, а потом восклицает: «Это же я! О, зеркало». И после восторженно удивляется, смеётся.
Таков результат. Собственно, это свидетельство восстановления зрения. Наш пациент «видит» мозгом. Прежде всего, воспринимает объект и показывает на него, ощущает движение. Когда его просят описать увиденное, он с помощью микрокамеры, установленной в очках, проводит сканирование. Камера фиксирует изображение, направляет на преобразователь, где картинка трансформируется в информационный поток, который передаётся на антенну, установленную на дужке очков. Вторая часть конструкции расположена непосредственно на глазу. На поверхность глазного яблока имплантированы трек микропреобразователь и принимающий сигналы ресивер, внутри глаза находятся имплантированные на сетчатку электроды. Поступающую информацию преобразователь превращает в биологические токи и передаёт по микрокабелю внутрь глаза. В центре сетчатки установлен микрочип из 60 электродов, доставляющий картинку в оставшиеся клетки сетчатки и нервные волокна. Посредством зрительного нерва сведения поступают в головной мозг. Так человек различает очертания предметов, при этом зрение у него чёрно-белое и контурное. Но уже это колоссальный прогресс для данного пациента. Сейчас он адаптирован, в состоянии обслуживать себя, передвигаться по улице.
– Как родилась идея проведения такой операции? Является ваш путь продолжением начинания С.Фёдорова, внедрившего микрохирургические операции?
– Несколько лет назад в одном популярном журнале я прочёл о бионическом глазе. В статье приводилось поверхностное описание этой конструкции и вообще самой идеи. В целом это не произвело на меня впечатления, ведь подобная информация появляется достаточно часто.
Но потом состоялась встреча с директором Научно-клинического центра оториноларингологии ФМБА России членом-корреспондентом РАН Николаем Дайхесом. В тот период он собирался возводить свой центр оториноларингологии. И вот Н.Дайхес познакомил меня со своей идеей создания института головы и шеи, предложив объединить усилия. Я согласился. Нас поддержали руководитель ФМБА Владимир Уйба, ректор РНИМУ Сергей Лукьянов. Начинание благословила и оказала помощь министр здравоохранения РФ Вероника Скворцова. И дело пошло. Сегодня наш центр становится одним из наиболее перспективных новаторских специализированных медицинских учреждений России. Огромная роль в нём отводится микрохирургическому направлению.
Но, конечно, основным новатором и пропагандистом микрохирургических технологий в стране явился С.Фёдоров, открывший микрохирургическую эру. Покойный шеф разработал и предложил технологический производственный цикл, когда вся операция – от начала до конца – выполнялась под микроскопом.
С.Фёдоров совершил прорыв в офтальмологии. Пока мало кто понимает, что тогда была осуществлена технологическая революция в медицине, ведь микроскоп с 40-кратным увеличением – это «предбанник» микромира. Я абсолютно однозначно убеждён, что будущее медицины – в нём, в микромире.
В результате с оптикой глаза мы научились делать очень многое. Сегодня в ходе одной операции можем заменить человеку практически всю оптику – выполнить пересадку роговицы, имплантировать искусственный хрусталик, заменить стекловидное тело. Это не является фантастикой или каким-то пижонством в хирургии, такова наша реальность. И, безусловно, для этого надо иметь хорошую клинику, оборудование, профессионалов и т.д.
Что касается операций на сетчатке, здесь успехов существенно меньше, так как это высокодифференцированная нервная ткань, которая соответствует серому веществу мозга. Порой даже говорят, что это и есть серое вещество, вынесенное за пределы головного мозга. И в такой тоненькой оболочке толщиной от 250 до 750 микрон находятся 3 ключевых нейрона зрительной системы. Это нервная ткань, предельно спрессованная по своей морфологической и функциональной значимости. Первый нейрон воспринимает зрительную картинку в виде преобразования энергии светового кванта через фотохимический процесс, сопровождающийся распадом родопсина, и трансформирует её в нервный импульс, вырабатывая своеобразный биологический ток. Второй нейрон «упаковывает» огромную картинку и передаёт третьему, который эту упаковку ещё больше сжимает и конкретизирует. И конечная информация от параболической антенны под названием сетчатка должна пройти через 1,5 мм зрительного нерва в виде закодированной информации в головной мозг. Здесь она расшифровывается и превращается в видимый нами мир.
…Так вот, когда стал понятен принцип действия бионического глаза, мы начали интенсивно готовиться к операции, которую успешно выполнили. Подготовка, включавшая в себя очень жёсткое тестирование, в общей сложности заняла около года. Пациенту установили модифицированное изделие «Аргус II». По порядковому номеру оно стало 41-м, имплантированным в мире, и первым в России. В ближайшее время запланировано проведение ещё одной подобной операции.
– Но наладить прочную связь техники с мозгом человека, думается, не удастся ещё достаточно долго. Пока это сродни фантастическим проектам…
– Точно так же думал я, когда прочёл статью о бионическом глазе. Дело в том, что нас с вами, всё человечество научили мыслить инженерными мозгами. Мы убеждены, что любое изделие состоит из элементов, которые должны быть точно подогнаны. И в случае малейшего сбоя механизм не работает. Но здесь имеется небольшой нюанс. В биологии ничего подобного не происходит, она не работает по принципу жёстких конструкций.
Биологическое существо обладает колоссальной пластикой, вариативностью. Достаточно вспомнить знаменитую формулу Германа Гельмгольца о том, что лучи в оптической системе преломляются, отражаются, попадают в фокус, фокус на сетчатку – и человек замечательно видит. Конструкция глаза в функциональном плане построена именно таким образом. Но когда мы стали имплантировать искусственный хрусталик, вспомнили знаменитые работы Огюстена Френеля, французского
физика, одного из создателей волновой теории света, который создал линзу своего имени. Он придумал ребристые поверхности линз, которые преломляли лучи не в один, а в несколько фокусов. Если грамотно, по симметрии, построить эту ребристость, то в зависимости от количества кривизн можно получить соответствующее количество фокусов. Мы изучили эти работы, изготовили искусственный хрусталик с тремя фокусами: через один человек смотрит вдаль, через второй – в середину, и через третий – вблизи.
Что интересно: по теории Гельмгольца это невозможно, а в реальной жизни – получается! Почему? Потому что на самом деле в мозг посылается информация не из точки, а из зоны. И существует некий диапазон, в котором происходит фокусирование. Мозг сам выбирает из предложенных ему фокусов наиболее нужные. По аналогии с этим я предполагаю, что и наше биологическое существо не работает в точке, оно работает в диапазоне. С точки зрения инженерного мышления, это утопия, но с точки зрения биологии – реальность.
Бионический глаз служит заменой оптической конструкции и части сетчатки, то есть её воспринимающей части. Сейчас уже ведутся работы над тем, чтобы имплантировать электроды в мозг и посылать информацию не через глаз, а непосредственно на кору головного мозга. В этом случае мы сможем помогать вернуть зрение даже тогда, когда у человека в силу обстоятельств нет глаз.
Ещё одно направление, о котором пока ещё никто не говорит. С помощью конструкции «Аргус II» мы начинаем разговаривать с мозгом, и он нам отвечает. По сути, мы распознаём язык мозга, начинаем понимать, как функционирует этот великий и загадочный орган.
– Увенчавшаяся успехом ваша попытка скрестить человеческий организм и сложный механизм зримо расширяет горизонты медицины. Но не появятся ли в результате среди нас в скором будущем человекороботы, или киборги? Имеется скрытая угроза, что возможное генетическое программирование человека по заданным характеристикам может оказаться похлеще ядерного оружия. Важны при этом этические вопросы?
– Хотим мы или нет, но таковы направления будущего. Технологии стремительно развиваются во всём мире, непрерывно совершенствуются интеллектуальные способности техники. Вне сомнения, люди уже в ближайшей перспективе создадут более совершенное медицинское оборудование, мозгом которого станет в том числе квантовый компьютер. С развитием новых технологий безгранично расширятся наши возможности в лечении болезней. Но, соглашусь, нельзя забывать и об оборотной стороне. Человечество стоит накануне сложного периода своего существования. Главное, чтобы роботизированные механизмы не причиняли вреда человеку. Нам следует заранее предусмотреть это. Не зря уже сегодня говорят о законодательном регулировании робототехники.
– К счастью, пока человек остаётся человеком. Далеко несовершенным, подчас тяжело болеющим, смертным. Неужели уникальность каждого индивида скоро станет плюсквамперфектом, то есть давно прошедшим временем?
– Одно дело – вектор и основная философия фундаментальной науки или фундаментальной медицины, углубляющаяся в тонкости механизма конкретной биологической реакции. Её идеалом является изучение предельно очищенного от окружающих воздействий этого механизма. Другое дело касается прикладной медицины. Реализация такого механизма в конкретном организме – это абсолютно иная философия. Нельзя забывать, что на результат любой реакции в организме влияют десятки и сотни тысяч параллельно идущих процессов, состояний. Именно они определяют конечный ответ. Универсальность человеческой природы в том, что множество связей между системами организма обеспечивают возможность многочисленных вариантов ответа, направленных на основную цель, – его сохранение. Отсюда основная доктрина медицины – философская.
Мой великий «предок», отец медицины, провозгласил старейший принцип медицинской этики: «Не навреди!» В чём его суть? Существует устойчивое заблуждение, что пациента излечивает врач. Нет, он лишь помогает ему бороться с болезнью. Именно в этом – философский и практический смысл медицины. Биология жизни умещается во временной промежуток от рождения до смерти. И врач сопровождает человека на этом отрезке пути, помогая ему преодолевать различные болезни. Однако в судьбе каждого однажды наступает момент, когда доктор оказывается бессильным. Таков биологический закон, и исключения нам неизвестны. Но помощь должна оказываться всегда.
В последние десятилетия мы увлеклись лекарственной терапией, считая её панацеей от всех хворей. Конечно, в экстренных, кризисных состояниях организму нужно помогать. Также я ни в коей мере не умаляю роли высокотехнологичной медицинской помощи. Но при этом недопустимо забывать о самых, казалось бы, простых и полезных вещах, о тысячелетней истории медицины, которая успешно работала. Недавно я был на Пелопоннесе, в Эпидавре. Этот древний город известен лечебницей и храмом в честь древнегреческого бога медицины и врачевания Асклепия. Там до сих пор сохранились остатки храма, стадиона для занятий физической культурой, руины бассейнов с термальными водами, в которых принимали пациентов, развалины фимены – круглого строения, предназначенного для исполнения музыки. Я бродил и думал: где тут медицина, где врачевание?
Если задуматься, что такое человек, первое, что приходит на ум, – биологическое существо. Лишь четырёхмиллиметровая мантия коры делает нас Homo sapiens, существом социальным. Каковы они, инструменты древних в борьбе за здоровье человека? А они основаны на естественных потенциях организма. Стадион необходим для поддержания физического состояния. Если мышечная, костно-суставная системы в порядке, организм оздоравливает остальные системы, принимая на себя функции повреждённых или болящих. Почти на 90% человек состоит из воды, и баня, бассейны незаменимы для оздоровления. Храм – место для молитвы, медитации, а это психологическое здоровье. Именно в этом месте, во время общения с Всевышним, человек освобождается от стрессов, от психологических сшибок и т.д. Театр, музыка воздействуют на вторую мощнейшую систему организма – эмоциональную сферу.
Мы позабыли это и собственными руками нещадно эксплуатируем биологическое существо под названием человек. Мы – я имею в виду мозг, четырёхмиллиметровую мантию, которая является нашим диктатором. Лишь сейчас начинаем возвращаться на круги своя, черпая лучшее из былого, чтобы мобилизовать свой организм, причём во всех сферах – физической, психологической, душевной, духовной.
Духовность – особая сфера нашего мыслительного аппарата. Если эта сфера засорена, человек негативен, не в состоянии думать о высоком, гуманитарном. Когда человек приходит в храм, духовник возвращает его к базовым ценностям – к гуманизму, добру, любви, которые дают жизнь, наполняют смыслом, одухотворяют. Очень важно разгребать мусор в своей душе. Но если физическим своим состоянием мы худо-бедно занимаемся, в плане духовности практически ничего не делаем. Что касается религии, думается, каждый человек – верующий, даже если не ходит в церковь или бывает там редко. Религиозная культура закладывается с рождения, но в нашей стране это пресекалось. И тем не менее внутренняя духовность всё же передавалась генетически от родителей детям. Она есть у всех, поскольку нравственные категории – не убий, не укради, понятия добра, чести, любви, милосердия и т.д. – в большей или меньшей степени формируются в семье.
– Семья повлияла на ваш выбор профессии?
– До меня в нашем роду был только один медик – дядя по материнской линии, со школьной скамьи мечтавший стать врачом. Желание-то было, но учиться было не на что. И тогда мой отец взял на себя эти обязательства. Дядя получил образование, стал одним из знаменитых урологов Батуми. Был феноменальной личностью, фанатиком от медицины, великолепным человеком. Именно он повлиял на мой выбор.
Мои родители – совершенно обычные люди, работяги. Отец считался лучшим в городе мастером по женской обуви. Но в 1949 г., во время самой массовой депортации греков, родителей выслали в Среднюю Азию. Там не было никаких «врагов народа», переселяли исключительно по национальному признаку. Возможно, задумывалось это с целью удержания в повиновении общества, подавления инакомыслия и оппозиционности, укрепления единоличной власти. Так заложниками политических игр стали простые люди. А вот дяде повезло не попасть под разнарядку НКВД, и он остался в Батуми. До Голодностепского района ЮжноКазахстанской области мы добирались в «столыпинских теплушках», как их по аналогии называли. Место соответствовало названию, кругом солончаки. Солёная вода выходила на поверхность и под палящими лучами солнца выжигала всё живое. Но ссыльные пробурили несколько скважин, удалили поверхностную воду, избавились от соли и стали развивать земледелие. Так выживали. В нашем посёлке, где я появился на свет, не было, пожалуй, только узбеков и казахов, все остальные национальности были – греки, корейцы, немцы, финны, молдаване, иранцы и т.д. Выстоять в тех условиях, в которых нам пришлось оказаться, было сложно. А там, где сложно, люди выживают за счёт человеческих отношений. Не скрою, проявляются и обратные вещи, но это – самоуничтожение. Лишь скооперировавшись можно выдюжить. Моя семья и улица, на которой я воспитывался, исповедовали такую мораль.
У нас были достойные учителя, которые преподавали нам основы наук, давали глубокие знания. Неизгладимый след оставили физик Виктор Утц, кандидат физических наук, высланный из Подмосковья, и математик Эрвин Бланк из Тбилиси. По национальности оба немцы, феноменальные люди! У нас была цель получить высшее образование. Для всех родителей это было святым настолько, что даже не обсуждалось. Поэтому, когда мой брат оканчивал школу, у них в классе было 10 золотых медалистов, у нас – чуть поменьше.
Я был призёром республиканских олимпиад по математике и физике, поэтому собирался встать на техническую стезю, всерьёз увлекался авиацией. Но когда учился в 8-м классе, серьёзно заболел отец. Лечить его приехал мой дядя, он жил у нас, дежурил у постели умирающего. И за полтора месяца личным примером сумел переформатировать меня на медицину. В 9-м классе я стал дополнительно изучать физику, химию и по окончании школы поступил в Свердловский мединститут.
– Почему своей профессией избрали офтальмологию?
– Опять же сказалась тяга к математике. По своему складу я не гуманитарий. Офтальмологию выбрал на 3-м курсе, тогда же стал старостой офтальмологического кружка, хотя эту дисциплину мы изучали лишь на пятом году обучения. Так что это был аналитический выбор. Я понимал, что хирургия – наиболее престижная область медицины, и интересна она тем, что даёт гораздо более быстрые и точные знания. Когда ты входишь, например, в брюшную полость, подбираешься к органу, видишь, что и как изменено, манипулируешь, то получаешь колоссальную информацию. Хирургия предоставляет возможность увидеть, понять, действовать, поэтому и привлекательна. Терапевтам же приходится постоянно расшифровать, что там, внутри, происходит. Особенно прежде, когда прибегали лишь к рентгену да побочным методам медицинской диагностики – перкуссии, аускультации и т.д. Это сейчас у доктора появился целый арсенал дополнительных возможностей – эндоскопическое оборудование, УЗИ, КТ, МРТ.
– Работая сегодня в образовательном учреждении, вы ежедневно общаетесь с молодёжью, какая она? Чего недостаёт сегодняшнему медицинскому образованию, чтобы быть полноценным?
– Я очень хорошо знаю образовательный процесс, студенческую среду. Молодёжь во все времена похожа. Есть позитивные ребята, знающие, есть средние, инертные, есть слабо разбирающиеся и случайные. Я охотно учусь у своих юных учеников, студентов, аспирантов. У многих совершенно другая теоретическая база, подчас гораздо мощнее моей. Они более подготовлены, располагают большим объёмом информации, например, в генной инженерии, молекулярной биологии, в то время как у меня знания фрагментарные, заточенные на мой интерес в специальности. У них же они ёмкие, платформенные, философские. Да, им недостаёт опыта, знания жизни, но это дело наживное, и мы их этому учим. Ещё одно колоссальное их преимущество – это энергия. Современных ребят отличают собственные взгляды, принципы, которые они умеют отстаивать. И, конечно, все они прекрасно владеют компьютером, иностранными языками.
Во все времена важно заниматься воспитанием новых поколений врачей. В вузах они овладевают багажом знаний, знакомятся с будущей профессией, а вот воспитываются, как традиционно повелось, в клинических школах, где, по сути, становятся врачами. Но, к сожалению, сегодня мы потеряли и продолжаем терять много клиническ их школ. Увлекшись некоторыми западными системами образования и пытаясь внедрить их, утрачиваем то ценное, что было. Клиническая школа – это своего рода лестница, поднимаясь по которой каждый врач осваивает новые знания, умения, навыки, растёт, совершенствуется и достигает своей вершины.
Возвращаясь к образовательному процессу, хочу подчеркнуть, что изучать опыт других стран необходимо. Но при этом стоит вычленять те рациональные зёрна, которые вписываются в нашу конструкцию. Да и преобразования проводить поэтапно. Негоже нам отрекаться от отечественной образовательной системы, которая формировалась в университетах, в Царскосельском лицее, когда с отобранными ребятами занимались отобранные преподаватели. Цель и смысл обучения на Руси заключались в том, чтобы развить у ребят инструмент под названием мышление.
Западная накопительная система, которая нацелена на формирование хорошего среднего врача, предполагает, что студент обязан сохранить в памяти определённый объём знаний и подтвердить это сдачей, например, тысячи тестов. Поэтому не прошедшие тестирование отсеиваются. Остаются лишь те, кто способен запоминать. Дальше начинаются стандарты, протоколы лечения, это тоже запоминание. Вот почему такая система лучше нашей, но лишь в том случае, когда мы говорим о среднем уровне. Когда в 90-е годы мы договорились с Мюнхенским университетом об обмене студентами, я отметил, что немецкая молодёжь выше нашей в теоретической подготовке, но вот делать что-то руками практически не умеет. А мои уже оперировали и оперировали классно.
Так что, интегрируясь в мировую образовательную систему, нужно не отрекаться от своего лучшего, а трансформировать его. Наша медицина всегда отличалась своей эффективностью, лучшие наши врачи котировались на Западе. И пускай в среднем мы уступаем западным коллегам, но зато рождаем некоторые идеи, которые оказываются прорывными. А ещё более готовы к работе в нестандартных условиях. Медицина – это зачастую нестандартность.
Хочу коснуться ещё одной проблемы высшего медицинского образования. Клиническая часть подготовки специалистов строится на клинических базах, которые, к сожалению, сегодня не соотносятся с университетами. Раньше специальное положение регламентировало нахождение кафедры в клинике, что предоставляло кафедральным работникам полный доступ к медицинской деятельности. Более того – клинические кафедры всегда были предпочтительнее для врача, поскольку оплата там была в 2 раза выше, было больше возможности заниматься наукой, там сосредотачивалось новейшее оборудование, современные технологии, туда отфильтровывались в принципе лучшие кадры, ведущие специалисты. Кафедры составляли элиту клиник. Кафедральные сотрудники давали более высокое образование. Студенты учились у самых лучших и хотели походить на них.
Сегодня ситуация изменилась. Кафедры не приоритетны. Не будучи юридически закреплённой за клинической базой, кафедра становится ненужным элементом. Выход я вижу один: каждый университет должен иметь собственную клиническую базу, как на Западе. Сейчас мы пытаемся работать в этом направлении. В структуре нашего вуза, например, три обособленных подразделения.
– Многие, в том числе сами врачи, подчас сетуют, что нынешнее поколение врачей сегодня «не то». Дескать, доктора меньше думают о нуждах пациента, а больше о своём кармане.
– Если мы хотим призвать в отрасль лучших, то обязаны давать им лучшее. Человек, выбравший медицину, должен получать доступ к самому новому, передовому, свежему. Рекрутируя в отрасль лучших своих представителей, понимающих, что самое ценное – это здоровье человека, общество обязано обеспечивать им доступ к современным технологиям. Отсюда и работа в парадигме «врач – пациент» изменится. Чтобы человек безусловно доверял своё драгоценное здоровье врачу, тот должен быть мастером высшей категории, прежде всего в профессиональном плане. Но кроме этого, обладать высшими человеческими качествами, в том числе моральными, нравственными. Хорошей медицины не бывает без человечности и сострадания.
К сожалению, в рыночных отношениях часть врачей начинает превращаться в деляг, что абсолютно противопоказано для профессиональной медицины. Доктор не должен заглядывать в карман больного, ибо тогда его интеллект занят не болезнью, не помощью, а решением проблемы, как получить прибыль или очередной «довесок» к заработку.
Говоря о частной и «нечастной» медицине, следует признать, что мы живём в обществе, которое не в состоянии обеспечить полного лечения больных. Можно продолжать спокойно жить, делая вид, что нехватка средств не является проблемой. Но это нечестно. Поэтому часть пациентов, у которых есть возможность, должны своими средствами поучаствовать в этом процессе. И мы, врачи, обязаны привлечь этот ресурс. Вопрос заключается лишь в том, в каком объёме. Если ровно в таком, что необходимо для излечения, по минимуму, – это гуманно, если же вместо рубля берётся два – это подло. Делать деньги на человеческой боли, наверное, и есть грех.
Многое зависит от личности врача. Во все времена к нему относились с почтением, уважали, доверяли. А что сейчас? Выпуская «ширпотреб», мы получаем ширпотребную медицину. Если врачу платят то, что он имеет сегодня, что остаётся от него ожидать? Многие вынуждены трудиться на нескольких работах, дежурить ночами, но даже при всей их совестливости, суперчеловеческом отношении к пациентам они не в состоянии соответствовать предъявляемым к ним требованиям. Профессионалы просто вымирают. На Западе это понимают, оттого там это одна из самых высокооплачиваемых профессий. Поэтому и жёсткость отбора выше, поэтому туда притекают достойные мозги.
– Помогают вам жизненные уроки?
– Несомненно! Их было немало, и этот опыт очень ценен. Порой жизнь круто разворачивала, но при этом открывала новые горизонты, предоставляла совершенно новые преференции и возможность посмотреть на себя со стороны. В такой ситуации очень важно не жить старым. Если ты умеешь отстраниться, встать в третью позицию, которая в психологии формулируется как бесконфликтная позиция стороннего наблюдателя с возможностью объективной оценки, всё очень быстро раскладывается по полочкам. И ты оказываешься не в проигрыше, а выигрыше. В жизни мне представился шанс в течение 25 лет вести проект, причём 10 лет в роли первого лица вместо покойного шефа. Конечно, это подарок судьбы, богатейший опыт, оперевшись на который, можно двигаться дальше.
Но 21 ноября 2011 г. я был вынужден уйти из МНТК. На моё место пришёл депутат из Комитета Госдумы РФ по охране здоровья, ни дня не работавший в офтальмологии. Сейчас вся работа держится на управленческой команде, которую я сформировал. Но надо развиваться, а развития нет уже на протяжении шести лет. К сожалению, система, которая не развивается, разрушается. Это беда. Поэтому единственное, о чём приходится сожалеть, – о неопределённых перспективах ещё недавно прекрасного проекта, которому были отданы профессиональные жизни не одной тысячи людей.
Знаете, некоторые люди во всём видят минусы, другие же во всём находят плюсы. Мне всегда хотелось более глубоко заняться наукой, однако из-за управленческих забот такой возможности не было. И вот с уходом из комплекса она представилась. Хотелось подготовить несколько работ, а тут появилось время, и я написал несколько интересных вещей.
И всё это благодаря неоценимым урокам жизни. Можно познавать мир по учебникам, а можно по жизни. Мой учитель – жизнь. Когда учишься у неё, интересно абсолютно всё. Я думаю, пока человек существует в такой парадигме, он развивается. А вот без изрядной доли оптимизма начинается увядание. Мой философский вывод таков: если человек живёт – он оптимист. И ко всем людям надо относиться уважительно. Беседуя с человеком, недопустимо думать о нём как о недостойном, падшем. Задача управленца – понять своего сотрудника, мотивировать. Таково искусство управления. Равно как и врачевание – это тоже искусство.
В значительной степени врачевание и мастерство в медицине – это интуиция, базирующаяся на предельных знаниях. А ещё это каждый раз решение научной задачи. Тонкое понимание сути того или иного явления – и есть переход из зоны знания в зону неизвестности. Мы ведь владеем информацией лишь до определённого уровня. А дальше – огромная зона непознанного. На этой границе с помощью интуиции рождаются идеи, которые вы начинаете всесторонне исследовать и развивать. Отщипнули кусочек, потом ещё, ещё по кусочку… Так удаётся отвоёвывать пространство у тёмной зоны неизвестности, приближаясь к свету. На этом строится поиск в науке.
Мы должны понимать это, когда лечим. Конечно, не всё удаётся расшифровать, но включать интуицию необходимо всегда, руководствуясь заповедью Гиппократа: «Не навреди!» Если видишь, что твои действия имеют вредные последствия, остановись, подумай. То, что не вредит, возможно, помогает. Значит, в этом направлении продолжай поиск оптимального пути помощи человеку. Таков философский замысел. Таково искусство врачевания.
Беседу вёл Александр ИВАНОВ, обозреватель «МГ».
