Люди, нравы и обычаи Древней Греции и Рима
Винничук Лидия

В ГРЕЧЕСКОЙ СЕМЬЕ

…Легко понять, что добродетель мужчины в том, чтобы справляться с государственными делами… Добродетель женщины… состоит в том, чтобы хорошо распоряжаться домом, блюдя все, что в нем есть, и оставаясь послушной мужу.

Платон. Менон, 71 е

Известия о семейной жизни древних мы черпаем не только из письменных источников, которые уводят нас в глубь веков не дальше эпохи Гомера. Узнать что-либо о семье в эпоху крито-микенскую мы может лишь с помощью археологии, лишь опираясь на памятники материальной культуры. Однако они не в состоянии рассказать нам ни о формах и процедурах заключения браков, ни о правовых основах семейной жизни, ни о правах и обязанностях супругов в то далекое время. Можно лишь надеяться, что расшифровка критской письменности (линейного письма Б) прольет новый свет и на частную жизнь древних обитателей Восточного Средиземноморья.

На основе археологических находок крито-микенского периода мы вправе предполагать, что женщины пользовались тогда большей свободой и играли более значительную роль в обществе и в семье, чем в столетия более поздние в собственно греческих полисах. Об этом говорят сцены из жизни женщин, представленные на фресках дворцов на Крите, а также особенности религии древних критян. В пантеоне местных богов немало женских образов, в которых ученые склонны видеть своего рода предшественниц позднейших греческих богинь. Так, например, богиню со щитом, изображенную на критских геммах и перстнях, связывают обычно с эллинской Афиной, а в богине с голубем усматривают сходство с греческой Афродитой.

Придворные дамы

Отсюда легко объяснить и участие женщин в совершении религиозных обрядов. На фреске одного из царских дворцов в Кноссе представлена группа женщин, исполняющих сакральный танец, как об этом свидетельствуют секиры в руках жрицы, а ведь секиры были одним из культовых символов в критской религии. И в более поздние века женщинам разрешалось участвовать в религиозных торжествах: это подтверждают и литературные памятники, и скульптура, и росписи на вазах. Вместе с тем сцен, иллюстрирующих участие женщин в публичных развлечениях, спортивных состязаниях, мы в дальнейшем не находим, зато на фресках крито-микенской эпохи можно увидеть, например, девушку, которая отступает назад перед быком, дабы, разбежавшись, перепрыгнуть через него, в то время как по ту сторону от быка стоит другая девушка, готовая подхватить подругу, если прыжок удастся. Хорошо известен также фрагмент фрески, где изображена изящная танцовщица, получившая у археологов и искусствоведов прозвище «парижанка», ибо своей эффектной позой и нарядом она напоминает скорее элегантных модниц конца XIX–XX в., почти наших современниц. Нет сомнений, что подобные изображения позволяют судить о реальном положении женщин в тогдашнем обществе и в культуре древнего Крита.

Мало изменилась жизнь женщин и в эпоху микенскую. Их нравы, а также привилегии, которыми они продолжали пользоваться, способствовали их частому появлению на людях. В искусстве той поры можно встретить сцены из придворной жизни с участием женщин. Сохранился даже фрагмент, представляющий женщин, едущих на охоту на колесницах.

Переход от традиций родового строя к государственному, полисному устройству вызвал множество перемен во всех областях жизни древних, как общественной, так и частной. Причем между разными греческими городами-государствами существовало немало различий и в сфере семейного быта их жителей.

Но были и явления, общие для всей Эллады, — обязательная моногамия и утвердившийся почти повсюду патриархат. За отцом признавали неограниченную власть над детьми, которых он еще в пору их младенчества формально «принял» в свою семью, после чего отец не имел только права распоряжаться их жизнью и свободой, они же были обязаны ему безусловным повиновением. Греки первыми из древних народов начали соблюдать принцип единобрачия, полагая, что вводить в свой дом множество жен — обычай варварский и недостойный благородного эллина (Еврипид. Андромаха, 170–180).

Все греки, в каких бы полисах они ни жили, имели общие взгляды на институт брака. Считалось, что супружество преследует две цели: общегосударственную и частно-семейную. Первой целью брака было приумножение числа граждан, которые могли бы воспринять от отцов обязанности по отношению к государству: прежде всего охранять его границы, отражать набеги врагов. Перикл у Фукидида в своей речи в честь павших афинских воинов утешает их родителей, которым их возраст еще позволял надеяться на то, что у них родятся и другие дети: «Новые дети станут родителям утешением, а город наш получит от этого двойную пользу: не оскудеет число граждан и сохранится безопасность» (Фукидид. История, II, 44, 3).

Производя на свет детей, гражданин выполнял и свой долг перед родом и семьей, ибо дети продолжали род и принимали на себя также культовые обязанности по отношению к предкам, принося им жертвы, отдавая подобающие почести умершим и поддерживая и сохраняя семейные традиции. Наконец, вступая в брак, человек преследовал и сугубо личные цели — в старости обрести в детях опору.

Важнейшим считалось все же исполнение своего долга перед государством, и это объясняет, почему в Афинах, хотя и не было формального правового принуждения к женитьбе, само общественное мнение заставляло мужчин обзаводиться семьями. Одинокие люди, холостяки не пользовались тем уважением, каким окружали людей женатых и имеющих детей. В Спарте дело обстояло еще однозначнее и определеннее: агамия, безбрачие, холостая жизнь влекли за собой утрату личной и гражданской чести — атимию. Правда, атимия, которой подвергались спартанцы, уклонявшиеся от семейных уз, была лишь частичной, ограниченной и не лишала виновных их гражданских прав целиком. Однако им было не избежать унижений и притом не только со стороны других граждан, но и со стороны государства, должностных лиц. Так, по распоряжению властей, взрослые спартанцы, не состоящие в браке, должны были в зимнюю пору нагими обходить рынок-агору, распевая специальную песню: в ней они признавали, что по заслугам понесли наказание, ибо не повиновались законам. Даже закон, обязывавший почитать стариков и соблюдаемый в Спарте особенно ревностно, в отношении людей, не создавших семьи, переставал действовать. Но освященная обычаем атимия, утрата чести, была не единственным наказанием, какое приходилось претерпевать холостякам в Спарте. Против них могли быть применены и судебные санкции: за уклонение от своих обязанностей перед государством полагалась особая кара — крупный штраф за безбрачие (Поллукс. Ономастикон, VIII).

Платон в «Законах», увлеченный поисками образца для задуманного им идеального государства, устами Афинянина выражает убеждение в необходимости такого закона: «Всем надлежит жениться начиная с тридцати лет до тридцати пяти; кто этого не сделает, будет присужден к пене и лишению гражданских прав — в той или иной степени». Это, по терминологии Платона, «простой закон о браке». Однако, учит философ, всегда лучше избрать «двоякий способ для достижения своей цели». Закон, основанный на таком двояком способе, звучал бы так: «Всем надлежит жениться начиная с тридцати лет до тридцати пяти и сознавая при этом, что человеческий род по природе своей причастен бессмертию, всяческое стремление к которому врождено каждому человеку. Именно это заставляет стремиться к славе и к тому, чтобы могила твоя не была безымянной. Ведь род человеческий тесно слит с совокупным временем; он следует за ним и будет следовать на всем его протяжении. Таким-то образом род человеческий бессмертен, ибо, оставляя по себе детей и внуков, он… остается вечно тождественным и причастным бессмертию. В высшей степени неблагочестиво добровольно лишать себя этого; а между тем, кто не заботится о том, чтобы иметь жену и детей, тот лишает себя этого умышленно. Повинующийся закону не подвергнется наказанию. Ослушник же, не женившийся до тридцати пяти лет, должен ежегодно в наказание выплачивать такую-то сумму, чтобы ему не казалось, будто холостая жизнь приносит ему облегчение и выгоду. Ему не будет доли и в тех почестях, которые всякий раз люди помоложе оказывают в государстве старшим» (Платон. Законы, IV, 721 a—d).

В другом месте устроитель идеального полиса значительно снижает предполагаемый брачный возраст для мужчин: «После того как человек, достигший двадцати пяти лет, посмотрит невест и они посмотрят его, пусть он выберет по желанию женщину и уверится, что она подходит для рождения и совместного воспитания детей, и тогда пусть женится — не позднее тридцати пяти лет» (Там же, VI, 772 е).

Вновь и вновь возвращается философ к этой теме: «…человек должен следовать своей вечнотворящей природе; поэтому он должен оставлять по себе детей и детей своих детей, доставляя богу служителей вместо себя». Но идеальное государство соединяет увещевание со строжайшими санкциями для ослушников: «…если кто не будет повиноваться по доброй воле, станет вести себя как чужеземец, непричастный данному государству, и не женится по достижении тридцати пяти лет, он будет ежегодно платить пеню: гражданин, принадлежащий к высшему классу, — сто драхм, ко второму — семьдесят, к третьему — шестьдесят, к четвертому — тридцать. Деньги эти будут посвящены Гере (богине-покровительнице брака. — Прим. пер.). Невыплачивающий их ежегодно будет принужден заплатить в двойном размере. (…) Итак, не желающий жениться подвергнется подобной денежной пене; что же касается почета, то младшие будут подвергать его всевозможному поруганию. Пусть никто из молодых не слушается его добровольно…» (Там же, VI, 773 е— 774 Ь).

Нетрудно заметить, что Платон здесь идет вслед за обычаями, принятыми в Спарте, где в свое время некий юноша оскорбил прославленного полководца Деркиллида, не уступив ему места и сказав: «Ты не родил сына, который со временем уступил бы место мне» (Плутарх. Сравнительные жизнеописания, Ликург, XV). Влияние спартанских традиций можно обнаружить и в суждениях Платона о выборе жены. По закону, приписываемому спартанскому реформатору Ликургу, молодые люди в Спарте обязаны были выбирать себе жен из бедных семей. Это требование имело несомненно глубокое экономическое значение, препятствуя таким образом концентрации богатства в одной семье, ведь накопление индивидуальной собственности мало соответствовало основополагающей идее спартанского законодательства — идее общественного равенства свободных граждан. При этом спартанцы предпочитали, чтобы их сыновья женились на бедных девушках, но родившихся и воспитанных в самой Спарте, а не на девушках из семей состоятельных, однако иноземного происхождения; в Спарте браки с иностранками формально не запрещались, а дети, родившиеся от свободного спартанца и дочери периэка или даже илота, становились полноправными гражданами.

Платон осуждает также браки по корыстному расчету, погоню за богатством и родственными связями с влиятельным лицом. Формально запрещать богатому вступать в брак с богатой или принуждать его жениться непременно на бедной было бы нелепо, полагает философ: подобный закон вызвал бы только смех и негодование. Необходима скорее отлаженная система убеждения: «Дитя, — так скажем мы сыну честных родителей, — тебе надо вступить в брак, который вызвал бы одобрение разумных людей. Они не посоветуют тебе при заключении брака избегать бедности и гнаться особенно за богатством. При прочих равных условиях следует предпочесть скромное состояние и тогда заключить брачный союз. Ведь это было бы на пользу и данному государству и брачующимся семьям». Подобную же аргументацию следует обратить и к родителям будущего жениха: «надо попытаться как бы заворожить родителей и убедить их, что в браке каждый человек должен выше всего ставить взаимное соответствие своих детей, а не стремиться ненасытно к имущественному равенству. Кто при браке всячески обращает внимание лишь на имущественное положение, того мы попытаемся отвратить от этого путем порицания. Однако мы не станем принуждать его с помощью писаного закона» (Законы, VI, 773, а—е).

Отсюда логически вытекает и отрицание приданого: давать и брать за невестой приданое значило бы подрывать взаимное равенство граждан. «Необходимое есть у всех граждан нашего государства; поэтому из-за денег там меньше возникает дерзости у женщин и низкого, неблагородного порабощения ими мужей» (Там же, VI, 774 с).

В эпоху более раннюю, в VIII–VI вв. до н. э., отец девушки сам выбирал для нее мужа среди нескольких претендентов, добивавшихся ее руки. Он приглашал всех их в одно и то же время к себе, оказывал им гостеприимство в течение длительного срока, наблюдая при этом их манеру вести себя, их характер, физическую закалку, выносливость. С этой целью устраивались различные спортивные игры и состязания. Женихи приезжали с богатыми дарами хозяину дома и не менее дорогими подарками — нарядами и украшениями — той, кому предстояло стать нареченной невестой одного из них. Они также везли с собой обильные запасы продовольствия и вино.

Геродот подробно описывает, как в VI в. до н. э. выбирал себе зятя тиран Сикиона Клисфен: «У Клисфена…была дочь по имени Агариста. Дочь эту он пожелал отдать в жены тому из эллинов, кого он найдет самым доблестным. На Олимпийских играх Клисфен одержал победу с четверкой коней и велел объявить через глашатая: кто среди эллинов считает себя достойным стать зятем Клисфена, может на 60-й день или раньше прибыть в Сикион… Тогда все эллины, которые гордились своими предками и родным городом, отправились свататься в Сикион. Для развлечения гостей Клисфен велел устроить конское ристалище и гимнастические состязания».

Влюбленные. VII в. до н. э. Крит

Далее историк подробно перечисляет славных женихов, съехавшихся к Клисфену. «Когда эти женихи прибыли к назначенному сроку, Клисфен сначала справился у каждого из них о городе, из которого он происходит, и о его роде. Затем, удерживая женихов у себя в течение целого года, тиран испытывал их доблесть, образ мыслей, уровень образования и характер. При этом он беседовал с каждым отдельно и со всеми вместе. Для женихов помоложе он устраивал гимнастические состязания, особенно же наблюдал их на общих пирах. Во все время пребывания женихов в Сикионе Клисфен поступал так и при этом роскошно угощал их. Больше всех пришлись ему по сердцу женихи из Афин и среди них более всех сын Тисандра Гиппоклид…

Между тем наступил день свадебного пиршества, и Клисфен должен был объявить, кого из женихов он выбрал. Тогда он принес в жертву 100 быков и пригласил на пир женихов и весь Сикион. После угощения женихи начали состязаться в песнях и откровенно-шутливых рассказах. В разгар пиршества Гиппоклид, который всецело завладел вниманием остальных гостей, велел флейтисту сыграть плясовой мотив. Когда тот заиграл, Гиппоклид пустился в пляс и плясал в свое удовольствие. Клисфен же смотрел на всю эту сцену мрачно и неприязненно. Затем, немного отдохнув, Гиппоклид приказал внести стол. Когда стол внесли, он сначала стал исполнять на нем лаконские плясовые коленца, а затем и другие, аттические. Наконец, упершись головой в стол, он начал выделывать коленца ногами. Уже при первом и втором танце Клисфен думал, хотя и с ужасом, что этот бесстыдный плясун может стать его зятем, но все же еще сдерживался, не желая выказывать своего неудовольствия. Когда же он увидел, как тот исполняет ногами пантомиму, то не смог уже молчать и вскричал: „О сын Тисандра, ты, право, проплясал свою свадьбу!“ (…)

…Клисфен между тем, водворив молчание, обратился к собравшимся с такими словами: „О женихи моей дочери! Вы все мне любезны, и, если бы это только было возможно, я вам всем угодил бы, не отдавая предпочтения одному избраннику и не отвергая остальных. Но ведь дело идет только об одной девушке, и поэтому нельзя исполнить желание всех. Тем из вас, кто получит отказ, я даю по таланту серебра за то, что он удостоил меня чести породниться со мной, посватавшись к моей дочери, и должен был так долго пребывать на чужбине. А дочь свою Агаристу я отдаю в жены Мегаклу, сыну Алкмеона, по законам афинян“. Мегакл объявил о согласии обручиться с Агаристой, и тогда Клисфен назначил срок свадьбы» (Геродот. История, VI, 126–130).

Добавим, что после того, как обоюдное решение о женитьбе бывало принято, избранный претендент подносил будущему тестю богатые подарки, а тот, в свою очередь, назначал молодой паре приданое, чему греки придавали очень большое значение.

В классическую эпоху истории Греции сохранялись те же формы выбора отцом мужа для своей дочери, только теперь претендентами считались молодые люди, уже знакомые будущему тестю. Отец по-прежнему обладал полной властью над судьбой своей дочери, тем более что в тот период роль женщины в семье, ее свобода были существенно ограничены, особенно в Афинах.

В отличие от Спарты в главном городе Аттики законным считался лишь брак между свободным гражданином и дочерью другого свободнорожденного. Если одна из сторон не имела гражданских прав в данном полисе, то дети от такого брака рассматривались как незаконнорожденные и потому лишались гражданских прав и права наследования. По закону, принятому в Афинах при Перикле в 460 г. до н. э. и возобновленному Аристофонтом 57 лет спустя, после смерти отца дети, рожденные в таком браке, могли получить лишь единовременное пособие, не превышавшее тысячи драхм. Стоит вспомнить, что Перикл, защищавший этот закон, сам оказался в подобной же ситуации и вынужден был просить афинян сделать исключение для его сына, рожденного Аспасией, уроженкой Милета, считавшейся в Афинах иностранкой.

Кровное родство, напротив, не являлось препятствием для супружества. Браки заключались иногда даже между детьми одного отца. Закон запрещал вступать в брак только тем, у кого была общая мать. Девушек в Афинах выдавали замуж рано, в пятнадцать или даже в двенадцать лет. Платону такая практика казалась неприемлемой для его идеального государства: «Срок вступления в брак для девушки будет с восемнадцати до двадцати лет: это — самое позднее; для молодого человека — с тридцати до тридцати пяти лет» (Платон. Законы, VI, 785 b).

Заключению брака предшествовало формальное обручение. Обещание жениху давала не сама девушка, а ее отец от ее имени; если она была сирота, то от ее имени выступал ее брат или другой близкий родственник; если же у нее не было никого из близких, то все ее дела вел назначенный по закону опекун. Обручение было важным юридическим актом, ибо при этом обсуждали имущественные отношения будущих родственников, размеры приданого, часть которого, называемая «мейлия» (утешение), оставалась личной собственностью молодой жены и в случае развода возвращалась ее семье. Давать за невестой приданое требовал не закон, а обычай, часто более могущественный, чем любое писаное право. Поэтому даже сироты и девушки из малоимущих семей не оставались без приданого: его собирали для них в складчину их сограждане или даже само государство. Так, например, в Афинах после смерти Аристида его дочери «были выданы замуж государством: город обручил их за счет казны и назначил каждой по три тысячи драхм приданого» (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Аристид, XXVII). Дети, рожденные от брака, которому не предшествовал формальный акт обручения, не могли быть включены в списки граждан и лишались права наследования.

Образец брачного договора дает нам документ, записанный на папирусе в эллинистическом Египте, в 311 г. до н. э., на острове Элефантина и заверенный, как полагалось по закону, шестью свидетелями. В документе говорится, что некий Гераклид берет себе в жены свободнорожденную женщину Деметрию, дочь Лептина и Филотиды с острова Кос. «Свободный берет ее свободной» с приданым — платьями и украшениями — стоимостью в тысячу драхм. Гераклид в свою очередь предоставит Деметрии все, что подобает свободнорожденной женщине, а жить они будут вместе там, где по взаимному соглашению сочтут нужным зять и тесть. Если же Деметрия совершит что-либо дурное, что навлечет позор на ее мужа, то лишится всего, что принесла с собой, однако Гераклид должен доказать истинность обвинений против Деметрии перед тремя почтенными мужами, которым выразят свое доверие обе стороны. Гераклид не имеет права ни вводить в дом иную женщину, ни признавать своими детей, рожденных ему другой женщиной, так как все это навлекло бы позор на Деметрию, ни вообще под каким-либо предлогом причинять зло своей жене. Если же окажется, что дурной супруг сделал что-либо подобное и Деметрия сможет это доказать в присутствии трех мужей, которым обе стороны выразят свое доверие, то Гераклиду придется вернуть Деметрии ее приданое и, сверх того, уплатить еще 1000 драхм пени. Договор этот должен был соблюдаться при любых условиях, причем обоим будущим супругам вручали по одному экземпляру письменного текста соглашения, чтобы они хранили его отдельно и могли в случае необходимости представить для судебного разбирательства.

Не менее интересным документом является папирус гораздо более поздний — II в. н. э. Здесь молодой муж подтверждает по всей форме, что получил от тестя приданое, но требует еще некоторых вещей как «дополнение к приданому». Само приданое включало в себя золотые серьги, кольцо, цепочку, посуду, серебряные наплечники и некоторые другие ценные предметы, перечисленные в тексте документа. В «дополнение к приданому» новобрачный желал получить медный сосуд, медный ларь для кладовой и сундук для одежды, рыночную корзину и т. п. Текст документа в значительной степени поврежден, поэтому о других претензиях зятя мы, видимо, уже никогда не узнаем.

Формальный акт заключения брака имел первоначально частный характер семейного торжества и лишь со временем превратился в акт религиозный и публично-правовой. Уже древние обычаи предусматривали свадебное пиршество в доме отца новобрачной и ее торжественные проводы из родительского дома в дом ее мужа. В день свадьбы дом невесты убирали цветами. Рано утром она совершала торжественное омовение в воде из местного священного источника (в Афинах это был источник Каллироя к югу от Акрополя). Воду черпали и носили молодые девушки — лутрофоры («носящие воду для купели»). После купания невесту одевали и украшали, и уже в свадебном уборе она ждала начала празднества. Собирались приглашенные, приносили жертвы богам — покровителям семьи и брака: Зевсу, Гере, Гестии, Артемиде и Мойрам, причем сама новобрачная приносила им в жертву свои детские игрушки и прядь волос. После совершения религиозных обрядов отец вручал свою дочь прибывшему зятю, произнося ритуальную формулу, подтверждающую, что с этой минуты девушка свободна от обязанности приносить жертвы своим предкам, а будет теперь участвовать в жертвоприношениях предкам ее мужа. Это был важнейший религиозно-правовой акт: отец освобождал дочь от своей власти и передавал ее под опеку мужа, в семью которого она переходила.

После сакрального ритуала гостей приглашали на свадебный пир. Приглашения рассылались официально и составлялись по определенному образцу. О содержании такого приглашения нам сообщает оксиринхский папирус III в. н. э., но, по всей видимости, мы имеем здесь дело с давней традицией. Некто Гераид просит адресата пожаловать к нему утром в день свадьбы его дочери. Тот, кто не мог почему-либо воспользоваться приглашением и участвовать в свадебных торжествах, посылал письмо с поздравлениями и теплыми пожеланиями. Другой папирус сохранил текст такого поздравительного письма, полученного тем же Гераидом от некоего Гераклида: Гераклид горячо разделяет радость друга по поводу «доброго, богобоязненного и счастливого супружества» его дочери и жалеет, что не может явиться на свадебный пир.

Добавим, что на самой свадьбе новобрачная, лицо которой было скрыто под фатой, сидела отдельно от гостей, в кругу своих сверстниц.

Хилон из Спарты, которого позднейшая традиция причисляла к семи великим мудрецам Эллады, тот самый, что, по преданию, написал на храме в Дельфах «Познай самого себя», оставил немало кратких советов и афоризмов, наставлений и поучений: одно из них, как рассказывает Диоген Лаэртский, звучало так: «Брак справляй без пышности» (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов, I, 70). Идея скромной, лишенной крикливой пышности свадьбы была близка и Платону. В своем идеальном полисе он предполагал ввести специальный закон, ограничивающий расходы на свадебные пиры и предостерегающий от пьянства.

«На брачные пиршества каждая сторона должна приглашать не более пяти друзей или подруг и таким же должно быть число родственников и домочадцев с обеих сторон. Издержки ни у кого не должны быть большими, чем это позволяет его состояние, а именно: для граждан самого богатого класса — одна мина, для второго — полмины, и так далее… Всем повинующимся закон должен выразить одобрение; неповинующегося подвергают наказанию стражи законов как человека, лишенного чувства прекрасного и не воспитанного в законах свадебных муз. Пить до опьянения не подобает никогда, за исключением празднеств в честь бога — дарителя вина; к тому же это небезопасно для человека, серьезно относящегося к браку. Здесь и жениху, и невесте подобает быть очень разумными: ведь это немалая перемена в их жизни. Да и потомство должно произойти от наиболее разумных родителей; между тем ведь почти неизвестно, в какую ночь — или день — будет с божьей помощью зачат ребенок. Поэтому бракосочетание не должно совершаться, когда тело отяжелело от вина. Напротив, ребенок должен зародиться, как это и подобает, крепким, спокойным… А пьяный человек и сам мечется во все стороны, и увлекает все за собой; он неистовствует и телом, и душой; стало быть, тот, кто пьян, не владеет собой и не годится для произведения потомства. (…) Поэтому… в течение всей жизни, а всего более тогда, когда наступает время плодить детей, должно остерегаться и не совершать по доброй воле ничего вредного, дерзкого и несправедливого. Ибо все это неизгладимо запечатлевается в душе и теле ребенка, и дети рождаются плохими во всех отношениях» (Платон. Законы, VI, 775, а—е).

Трагические последствия пьянства на свадебном пиру были хорошо известны грекам, в том числе такие, о которых рассказывает Плутарх. Однажды на острове Хиос во время свадьбы, когда новобрачную везли к дому ее молодого супруга, царь Гиппокл, друг жениха, захмелев и развеселившись, вскочил на свадебную повозку.

Он вовсе не имел намерения обидеть молодую пару, а сделал это лишь в шутку. Увы, пьяная шутка обошлась ему дорого: друзья жениха набросились на него и убили.

Торжественно провожаемая в дом мужа, новобрачная чаще всего ехала в украшенной цветами повозке, в сопровождении своего молодого супруга и одного из близких родственников — шафера. За их повозкой тянулся весь свадебный кортеж. Мать невесты держала в руках горящий факел, зажженный от домашнего очага. Этим факелом разжигали потом очаг в доме молодоженов, перенося тем самым огонь из одной семьи в другую. Этот символический ритуал должен был прочно связать взаимными узами обе семьи — старую и молодую, а также снискать дому новобрачных покровительство Гестии, богини домашнего очага. Еще большую торжественность этой процессии придавали гименеи — свадебные песни в честь бога брачных уз, исполняемые группами молодежи. Кортеж останавливался перед домом новобрачных, и молодой муж вводил жену в дом, перенося ее через порог на руках. Происхождение этого обычая толковалось по-разному: одни видели в нем наследие глубокой старины, когда девушек похищали, чтобы жениться на них; другие — и это кажется более правдоподобным — полагают, что обряд перенесения через порог должен был подчеркнуть значение и особое положение жены в доме, ее отличие от других женщин, переступавших порог этого дома. При входе новобрачных осыпали финиками, орехами, фигами, мелкими монетами. Этот обычай, называемый «катахисма», был распространен и при иных семейных торжествах и символизировал пожелания успеха и достатка, а может быть, также он означал своего рода жертвоприношение домашним божествам, дабы заручиться их благожелательностью к молодым супругам. Затем факелом разжигали очаг, приносили жертвы предкам и совершали совместную трапезу хлебом и фруктами. Молодые люди начинали семейную жизнь.

Во время застолья гости подносили новобрачным ценные подарки, о которых упоминает в своем обширном труде Афиней в начале III в. н. э. (см.: Пир мудрецов, IV, 128 Ь). После пира молодую пару провожали в брачный покой — талам, а знакомая молодежь, стоя под дверью, громко распевала свадебные гимны — эпиталамы, не лишенные шутливых и подчас нескромных намеков. На следующий день пиршество возобновлялось, и вновь наступал черед подарков. Подарки, подносимые молодоженам в этот, второй день свадьбы, назывались анакалиптрами, а сам этот день — анакалиптерией, ибо новобрачная выходила к гостям уже без свадебного покрывала — калиптры.

Как уже говорилось, в классической Греции свобода женщин, особенно афинских, подверглась существенным ограничениям. То, что даже свободнорожденная женщина не имела гражданских прав, было в древнем обществе повсеместным явлением. Однако и в частной жизни женщина все больше зависела от мужчины, во все большей мере подчинялась его власти и опеке. Девушкой, в доме отца, она во всем должна была повиноваться воле своего родителя, а в случае его смерти — воле брата или опекуна, назначенного ей по завещанию отца или по решению должностных лиц государства. Становясь замужней женщиной, она и вовсе теряла всякую самостоятельность. Она не могла сама принимать решения, касающиеся ее имущественных дел, не имела она и такой свободы передвижения, какой располагали женщины более ранней эпохи. Почти все дни афинянки проводили на женской половине дома — в гинекее, занимаясь домашним хозяйством, ткачеством и шитьем, а также воспитанием детей, пока те были совсем маленькие. На улицу афинская женщина выходила всегда в сопровождении рабыни, причем скромность заставляла госпожу прикрывать лицо от взоров встречных мужчин. Афиняне были убеждены, что женщина должна поступать и вести себя так, чтобы о ней нельзя было сказать ни хорошего, ни дурного; она просто вообще не должна была привлекать к себе чье-либо внимание, а выходить на улицу чаще ей удавалось по достижении только такого возраста, когда о ней можно было скорее спросить: чья это мать, нежели: чья это жена. Лишь участие в религиозных обрядах и праздниках позволяло афинским женщинам ненадолго покидать гинекей и присоединяться к ликующей толпе.

Уже сами древние авторы отмечали большие различия в положении женщин в разных греческих полисах. Эти различия сказывались даже на внешнем облике женщин. Считалось, например (об этом пишет псевдо-Дикеарх во II–I вв. до н. э.), что фиванские женщины выделяются среди других гречанок высоким ростом и особенно привлекательной походкой и манерой держаться. Лицо они прикрывали белой тканью, так что видны были только глаза. Заметно отличались фиванки и прическами, и обувью, и образом жизни. Женщины Беотии, как и жительницы островов Эгейского моря, славились своей утонченностью, образованностью, склонностью к поэзии. В Спарте заботились прежде всего о здоровье и физической закалке девушек и молодых женщин, дабы и их дети были здоровее, сильнее, крепче, — в Спарте этому уделяли гораздо больше внимания, чем в Афинах. Ксенофонт, поклонник спартанской политической системы, восхищен и тем, как жители Лакедемона относятся к женщинам. Другие греки, в первую очередь афиняне, видят предназначение женщин в том, чтобы в уединении прясть шерсть, — могут ли женщины, воспитанные таким образом, произвести на свет нечто великое? Спартанцы же, замечает писатель, еще со времен Ликурга полагают, что изготовлять одежду способны и рабы, свободнорожденные же спартанки имеют иное предназначение — рожать крепких, здоровых и мужественных защитников государства. Поэтому девушки должны были заниматься физическими упражнениями, участвовать в играх и состязаниях наравне с юношами и даже вместе с ними. Ведь законы Ликурга предусматривали, что настоящие, полноценные граждане могут родиться лишь в том случае, если и отец, и мать их равно закалены и физически развиты (Ксенофонт. Лакедемонская полития, I, 3–5).

Подобные различия проявлялись и в отношении к супружеской верности, к разводам. В Афинах измена жены рассматривалась как вполне достаточный повод для расторжения брака; впрочем, Платон осуждал неверность любого из супругов: «… гражданам нашим не подобает быть хуже птиц и многих других животных, рожденных в больших стадах, которые вплоть до поры деторождения ведут безбрачную, целомудренную и чистую жизнь. Когда же они достигают должного возраста, самцы и самки по склонности соединяются между собою попарно и все остальное время ведут благочестивую и справедливую жизнь, оставаясь верными своему первоначальному выбору. Наши граждане должны быть лучше животных. (…)

… Закон… с помощью труда будет по возможности умерять развитие удовольствий, сдерживая их наплыв и рост и давая потребностям тела противоположное направление. Это может удасться, если не будут любовные утехи бесстыдными. Если люди из стыдливости будут редко им предаваться, это ослабит власть бесстыдства благодаря редкому обращению к любовным утехам» (Платон. Законы, VIII, 840 d—841 b).

Все это было, однако, только теорией. В действительности афиняне наказывали за измену лишь женщин. Жена теряла свое доброе имя, а муж имел право убить ее любовника. Именно такую ситуацию описывает одна из судебных речей знаменитого афинского оратора Лисия. Обманутый муж, удостоверившись в том, что жена ему изменяет, взял с собой надежных свидетелей и, войдя в покои своей неверной супруги, обнаружил ее с любовником в недвусмысленном положении. Пользуясь подобающим ему старинным аттическим правом, он тут же убил виновного. Обвиненный в убийстве, злосчастный ревнитель супружеской чести неоднократно повторял в суде, что действовал в полном соответствии с законом. Он подробно рассказывал судьям, как все случилось:

«Когда я женился и привел жену в дом, поначалу я взял себе за правило не донимать ее чрезмерной строгостью, но и не давать ей слишком много воли — словом, присматривал за ней, как положено. А когда родился ребенок, я целиком ей доверился, считая, что ребенок — самый прочный залог супружеской верности. Так вот, афиняне, первое время не было жены лучше ее: она была превосходной хозяйкой, рачительной, бережливой, старательной. А все мои беды начались со смертью моей матери. Во время похорон моя жена сопровождала тело покойной, и тут ее увидел этот человек. А спустя некоторое время он и соблазнил ее: выследив служанку, ходившую на рынок за покупками, через нее он стал делать жене предложения и в конце концов погубил ее. (…)

… Всех, кого мог, я собрал и повел за собой. В лавочке близ моего дома мы запаслись факелами и вошли в дом всей толпой, благо наружная дверь была заранее отперта служанкой. Вышибив дверь, ведущую в спальню, мы застигли его прямо на ложе с моей женой… Ударом кулака я, судьи, сбил его с ног, скрутил и связал ему руки за спиной и стал допрашивать, как посмел он забраться ко мне в дом. Отрицать свою вину он даже не пытался, а только слезно умолял не убивать его, предлагая откупиться деньгами. На это я отвечал: „Не я тебя убью, но закон, который ты преступил, поставив его ниже своих удовольствий. Ты сам предпочел совершить тяжкое преступление против моей жены, моих детей и меня самого, вместо того, чтобы соблюдать законы и быть честным гражданином“.

Итак, судьи, он претерпел именно то, что велит делать с такими преступниками закон. (…) Я… покарал его той карой, которую установили вы сами и которую вы сочли справедливой для такого рода преступников…Сам ареопаг, который исстари вершил суд по делам об убийстве и которому и в наши дни предоставлено это право, постановил в совершенно ясных и определенных выражениях, что неповинен в убийстве тот, кто покарает смертью прелюбодея, если застигнет его вместе со своей женой. (…)

Я думаю, что для того государства и устанавливают законы, чтобы к ним обращаться в спорных случаях и выяснять, как следует поступить. Так вот, в моем случае закон велит потерпевшему наказывать виновных именно так. Надеюсь, что вы согласитесь со мной, иначе прелюбодеям вы обеспечите такую безнаказанность, что даже воры начнут себя выдавать за распутников, зная, что их не тронут, если они скажут, будто проникли в чужой дом для встречи с любовницей: все будут знать, что с законами о распутстве можно не считаться… (…)

Я считаю, судьи, что покарал его не только за себя, но и за государство. Если вы согласитесь со мной, подобные люди поостерегутся вредить своему ближнему, видя, какая награда их ждет за такого рода подвиги. А если вы не согласны со мной, то отмените существующие законы и введите новые, которыми будут карать тех, кто держит жен в строгости, а соблазнителей оправдывать. Так, по крайней мере, будет честнее, чем теперь, когда законы ставят гражданам ловушку, глася, что поймавший прелюбодея может сделать с ним что угодно, а суд потом грозит приговором скорее потерпевшему, чем тому, кто попирая законы, позорит чужих жен» (Лисий. Оправдательная речь по делу об убийстве Эратосфена, 6–8, 24–27, 29–30, 35–36, 47–49).

Исходя из общего принципа, что целью брака является рождение детей, обеспечение государства новыми гражданами, греческие мыслители считали необходимым принудительно расторгать бездетные браки. Переводя эту идею на язык законов, Платон высказывается об этом весьма категорично: «Срок для рождения детей… пусть будет десятилетний, не более… Если же в продолжение этого времени у некоторых супругов не будет потомства, то они — ко взаимной пользе — расходятся, посоветовавшись сообща с родными…» (Платон. Законы, VI, 784 Ь).

В Спарте законодатель Ликург предусмотрел иное решение в тех ситуациях, когда муж был значительно старше жены и детей у них не было. В этом случае, заботясь об умножении числа граждан в своем отечестве, старый муж должен был выбрать порядочного, крепкого и красивого юношу и ввести его в свой дом, к своей жене, а родившегося у них ребенка признать своим. И наоборот — если кому-нибудь приходилась по сердцу чужая жена, плодовитая, способная родить много детей, то он мог, договорившись предварительно с ее мужем, войти к ней и жить с ней, как со своей (Ксенофонт. Лакедемонская полития, I, 9—10; Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Ликург, XV).

Конфликты между супругами имели разные причины, иногда развода добивался муж, а иногда — и жена. По мере того как женщины вновь обретали большую свободу распоряжаться домашним имуществом, а также другие права в семейной жизни, конфликты между супругами становились все острее.

Если к расторжению брака стремилась жена, она в письме на имя архонта излагала причины, по которым она хотела развестись с мужем. В том случае, когда муж не возражал против развода, жена могла оставить своего супруга без всякого судебного разбирательства и иных правовых формальностей. Если же при разводе возникали какие-либо имущественные споры (например, о возвращении приданого, разделе личной собственности и т. п.), дело, естественно, усложнялось. При несогласии мужа на расторжение брачных уз жена обращалась к архонту и дело передавалось в суд. Исход тяжбы зависел в немалой степени от того, насколько брачный договор предусматривал обстоятельства и последствия возможного развода и как он определял взаимные обязательства супругов в этом случае.

Если инициатива развода принадлежала мужу, события развивались быстрее и проще: муж отсылал свою жену вместе с приданым к ее отцу или опекуну, не приводя даже никаких мотивов. Этот акт расторжения брака так и назывался: «отсылание».

Играющий мальчик

Папирусные документы эпохи эллинизма дают немало примеров семейных конфликтов, приводивших к разрыву супружеских отношений. Вот перед нами жалоба некоего ткача Трифона, поданная местному стратегу Александру. В ней говорится: «Деметра, дочь Гераклида, была моей женой, и я обеспечивал ее всем, что подобало, как только мог. Она же не пожелала дальше жить со мной и в конце концов ушла, забрав с собою мои вещи, список которых я здесь прилагаю. Поэтому прошу: прикажи привести ее к себе, дабы ее постигло то, чего она заслужила, и дабы принудить ее вернуть мои вещи».

Иногда супруги расставались мирно, по взаимному согласию, как свидетельствует следующий договор между бывшими мужем и женой. Некий могильщик Сулид и его жена Сенпсаида объявляли о расторжении их брака и об отказе в будущем от каких-либо имущественных претензий друг к другу. Мужчина сохранял свадебные подарки, сделанные им когда-то своей невесте, а женщина забирала назад свое приданое, а также имущество, нажитое ею и составлявшее ее личную собственность. С этого момента их развод считался полным и окончательным, и каждый из них мог, если пожелает, вступить в новый брак по своему усмотрению.

Поскольку рождение детей было, как уже не раз говорилось, главной целью супружеского союза, греческие законодатели и философы обращали особое внимание на создание благоприятных условий для будущих матерей. «Новобрачные должны подумать о том, чтобы дать государству по мере сил самых прекрасных и наилучших детей. (…) Пусть же молодой супруг обратит внимание на свою жену и на деторождение. То же самое пусть делает и молодая супруга, в особенности в тот промежуток времени, когда дети у них еще не родились» (Платон. Законы, VI, 783 е). Самая необходимая обстановка для успешного развития плода — спокойствие. Платон продолжает: «…все беременные женщины… должны во время беременности особенно заботиться о том, чтобы не испытывать множества неистовых наслаждений, а равно и страданий; желательно, чтобы этот промежуток времени они прожили в радостном, безмятежном и кротком настроении» (Там же, VII, 792 е).

Это попечение о здоровье ребенка не шло дальше определенной психологической подготовки. Ни перед родами, ни во время родов женщины не находились под наблюдением врача. Греки считали вполне достаточным присутствие повивальной бабки или даже просто опытной в таких делах рабыни. В особенно тяжелые минуты родов все надежды возлагались на богиню Эйлетию, покровительницу рожениц, отождествляемую с Артемидой. К ней и обращали люди свои мольбы, прося ее отложить свой священный лук и явиться на помощь страдающей женщине, облегчить ее муки. Мольбы эти помогали, конечно, не всегда: при тех примитивных средствах, какие применяли древние акушерки, роды зачастую заканчивались трагически. Погибала мать, или дитя, или оба одновременно. Тогда и появлялись горькие надгробные надписи, вроде той, которую составил Гераклит Галикарнасский: «Вот — свежая могила. Еще не увяли листья венков на надгробной плите. Прочти надпись, о путник! Посмотри, чьи бедные кости прикрыл этот камень. „Прохожий, я — Артемиада. Книд — мое отечество, Меня взял в жены Эвфрон, и пришло время родов. Двумя детьми я была беременна; одно оставила отцу — будет ему опорой в старости; другое взяла с собой — на память о любимом муже“».

Авл Геллий (Аттические ночи, X, 2) передает рассказ Аристотеля о том, как некая женщина в Египте родила пятерых близнецов. При этом греческий философ, по словам Геллия, утверждал, что не слышал, будто когда-нибудь женщине удавалось произвести на свет одновременно больше пяти детей, да и это случалось очень редко. (В самом Риме, как сообщает Авл Геллий, только однажды родилось пятеро близнецов, однако мать не перенесла родов.) Можно лишь предполагать, что особенно сложные и тяжелые роды доставляли слишком много хлопот неопытным и не готовым к такого рода ситуациям случайным повитухам, так что новорожденные выживали далеко не всегда.

Появление на свет ребенка было для семьи событием торжественным, независимо даже от того, как отнесся к ребенку отец. Когда рождался мальчик, двери дома украшали оливковыми ветвями, а когда девочка — шерстяными нитями. Младенца купали в воде, в которую в Афинах вливали оливковое масло, а в Спарте — вино. Затем его заворачивали в пеленки и укладывали в колыбель, сплетенную из ивовых прутьев. Если отец решал признать ребенка и принять его в семью, то на пятый или на седьмой день после родов устраивали семейный праздник под названием «амфидромия» (обход кругом): отец поднимал ребенка с земли в знак признания и быстро обносил его вокруг домашнего очага. В это же время рассыпали зерна пшеницы, ячменя, а также горох и соль, чтобы снискать благоволение духов-покровителей и тем самым оберечь младенца от всех злых сил. Теперь его как нового члена семьи поручали опеке домашних богов.

Источник: https://vk.com/wall-91387930_6291?ysclid=lzy06pa6go587150125