Греки бывают не только древними

Софья Борисовна Ильинская – переводчик и исследователь новогреческой литературы, доктор филологических наук, заслуженный профессор Университета г. Янина (Греция). Первой представила российскому читателю поэзию одного из великих греческих поэтов XX века Константиноса Кавафиса (1967). Переводила всемирно известного Янниса Рицоса, нобелевских лауреатов Георгоса Сефериса и Одисеаса Элитиса и других. Почётный член греческого Общества писателей и лауреат премии этого общества «Дидо Сотириу» (2007). Награждена греческим орденом «Кавалер Почётного легиона» (2007) и почётным знаком «За вклад в дело дружбы» Российского центра международного научного и культурного сотрудничества.

– В школе напротив универмага на Пресне, на Заставе, потом её преобразовали, кажется, в детский сад. В читальне детской библиотеки на улице, параллельной Красной Пресне, замечательный библиотекарь Мария Фёдоровна организовала кружок, читательский актив. У нас были обсуждения книг, приезжали писатели. В абонементе мы первыми могли брать новые поступления. Хорошо помню, как получаю тома из выходивших тогда собраний Диккенса, Бальзака.

– Вы тогда увлеклись Грецией?

– В старших классах я, как и многие, была очарована античностью – мифологией, лирикой, трагедией. Слушала на филфаке лекции по античной литературе для школьников профессора-классика Александра Николаевича Попова. Я жила сравнительно недалеко от старого здания МГУ на Моховой и очень любила туда ходить. У Попова была палочка из слоновой кости, он часто прерывал свой рассказ и, указывая палочкой, задавал вопрос кому-нибудь из слушателей. Поскольку я несколько раз отвечала на его вопросы, он как-то спросил: «Как вас зовут? Куда собираетесь поступать?»

– Сложно было поступить на филологический факультет?

– Конкурс был огромный. Интересная деталь… После сочинения – устный экзамен по русскому языку и литературе, и принимал его аспирант Игорь Виноградов, ныне известный литературовед и критик. Начинаю отвечать, входит Попов (совершенно неожиданно пришёл меня послушать), и тут мы с Виноградовым не сходимся в синтаксическом анализе фразы. Александр Николаевич поддержал мою позицию. Как я отвечала по литературе, не знаю, у меня было ощущение, что пятёрка уже вряд ли возможна, но я взяла себя в руки. Виноградов ставит мне оценку, я не в силах на неё взглянуть и выхожу в слезах. Ко мне бросаются ребята: «Ты что, с ума сошла? Две пятёрки».

– Кто у вас преподавал?

– Профессора и преподаватели старой школы – Попов, о котором я уже много говорила, изумительный латинист Константин Рудольфович Мейер. Он как-то заболел, мы пошли его навестить, и оказалось, что в той же коммунальной квартире живёт моя первая учительница, мы с ней встретились в коридоре. Гомера читали с Азой Алибековной Тахо-Годи. Сергей Иванович Радциг вёл курс античной литературы. Казалось, что этот божий одуванчик с седыми пушистыми волосами – хранитель древности, но я имела возможность убедиться в том, что и к современности он проявлял очень живой интерес. Радциг потряс меня тем, что пришёл потом на защиту моего диплома по новогреческой поэзии, посвящённого поэту-романтику первой половины XIX века Дионисиосу Соломосу, родоначальнику новогреческой литературы. Сидел в первом ряду, внимательно слушал и задавал вопросы.

На втором курсе я стала заниматься новогреческим. Неоэллинистика делала тогда у нас первые шаги. В 1957 году вышел сборник греческих народных песен, это подлинные жемчужины фольклора, их в начале XIX века собирал и переводил на французский Фориель, а вслед за ним на русский – Гнедич. Переводчиком в новом издании был Владимир Нейштадт. Тогда я находилась под сильным обаянием этой книги.

– А кто вёл занятия по новогреческому?

– Такис Хиотакис, грек-политэмигрант, журналист. Пособий не было, занимались мы по программе, которую он составил сам. Ещё где-то на втором или третьем месяце занятий у нашего преподавателя возникла идея познакомить нас для устной практики с греками. Так состоялось моё знакомство с Мицосом Александропулосом, которое оказалось судьбоносным. Гимназистом в пелопоннесском городке Амальяде, а потом студентом юридического факультета в Афинах он принял участие в греческом Сопротивлении, а после гражданской войны (1947–1949) оказался в эмиграции – сначала в Ташкенте, потом в Румынии, где было создано эмигрантское греческое издательство. Однажды он увидел в «Литгазете» объявление о наборе в Литературный институт, послал на конкурс свой рассказ, был принят и приехал в Москву. Когда мы познакомились, он учился на первом курсе, на отделении прозы. Мы поженились в 1959 году, когда я была на четвёртом курсе. Как раз тогда построили общежитие Литинститута на улице Добролюбова. Мицосу предоставили довольно просторную комнату, где мы и поселились. В рассказе Мицоса «Мечты во мраке», который я перевела, приводилось стихотворение Кавафиса «Сатрапия». Мицос сказал: «Это твоя судьба. Ты должна переводить Кавафиса».

– В 1964-м в журнале «Иностранная литература» появляется рассказ Мицоса Александропулоса «К звёздам» в вашем переводе, в 1965-м – подборка «Из греческой поэзии» под редакцией Бориса Слуцкого, в 1967-м – одиннадцать стихотворений Кавафиса… Вы себя дальше видели переводчиком?

– И переводчиком, и исследователем. В конце 1963 года в отделе перевода мне предложили составить подборку греческой поэзии, сделать подстрочники и написать предисловие-врезку. То, что я сделала, понравилось, и мне сказали, что один из четырёх избранных мной поэтов может пойти в моём переводе. В ожидании скорого рождения ребёнка я ответила: «Давайте в другой раз». Стали прикидывать, как распределить греческих поэтов между нашими поэтами-переводчиками. Назвали Бориса Слуцкого, и я предложила, чтобы, в силу родственной интонации, ему дали Рицоса. Он позвонил в журнал: «Подстрочники уже раздали? Забирайте обратно, отдайте Ильинской. У неё получились переводы, просто она не довела их до кондиции, думала, что делает подстрочник. Ей надо их немного доработать, а я буду ответственным редактором». Сотрудники отдела, как и я, были потрясены, забрали подстрочники, а мне ничего не оставалось, как приняться за доработку. Мы со Слуцким увиделись, он прочитал, внёс некоторые поправки. А через неделю я была в родильном доме. Слуцкий потом спрашивал: «Кто у нас родился?» Я всегда помнила тот замечательный его жест, столь щедро открывший мне путь. Эта подборка стала для меня путёвкой в поэтический перевод. Неоэллинистика в те времена была совершенно неведомой сферой. Осознавая себя одной из первых, вступающих в её мир, я чувствовала особую ответственность. Когда я принесла одиннадцать стихотворений Константиноса Кавафиса, о котором в редакции не слышали, он произвёл сильнейшее впечатление.

– Публикацией в «Иностранной литературе» вы открыли дорогу переводам Кавафиса на русский. К нашему читателю он шёл через переводы, научные работы и через Бродского.

– Блестящий переводчик итальянской поэзии Евгений Солонович, который видел мои переводы ещё до публикации, был в восторге: «Соня, немедленно подавайте заявку в Гослит на книгу». То же самое говорил мне замечательный переводчик англоязычной поэзии Андрей Сергеев (о его поэзии и прозе я узнала уже в Греции, после его кончины). Я подала заявку, и тогда мне позвонил Бродский. Он сказал, что хотел бы принять участие в переводах Кавафиса, на что я, конечно же, согласилась, но этому плану не суждено было осуществиться. Издательство тянуло, я привлекла Бродского к переводам греческих поэтов в антологии антифашистской поэзии Европы «Ярость благородная». Потом он уехал, не дождавшись, пока Кавафис наконец будет введён в издательский план. Но Кавафис сопутствовал ему всю оставшуюся жизнь.

Его переводы из Кавафиса – замечательные, вдохновенные, но… Если вы прочитаете стихотворение «Сатрапия» в переводе Бродского, то увидите, что он вносит в текст лексику Ленинграда, своего поколения, арго. В любом случае это прекрасная поэзия, примерно то же делал Пастернак с Шекспиром: это не вполне Шекспир – это Шекспир Пастернака. Так бывает с великими поэтами – переводчиками великих поэтов.

– Как и почему вы взялись за поэзию Янниса Рицоса?

– Всё началось с той самой подборки из греческой поэзии, редактором которой стал Слуцкий. Я представила там Рицоса миниатюрами из цикла со значимым названием «Свидетельства», что означало максимальную точность «показаний», открывавших читателю реалии времени, возможность задуматься над глубинными причинами своих собственных реакций, жестов, поступков. А параллельно со «Свидетельствами» Рицос приступил к знаменитому циклу драматизированных монологов «Четвёртое измерение», и открывшая его «Лунная соната» начала шествие по миру. Арагон, по его словам, ощутил в ней прикосновение гения.

С Рицосом мы были дружны. Его нередко обвиняли в политической ангажированности, но она проявлялась исключительно в прямых откликах на жгучую злободневность – на послевоенный террор, когда участники Сопротивления, а среди них и он сам, оказались в тюрьмах и концлагерях, на диктатуру «чёрных полковников», когда он, тогда уже всемирно известный поэт, вновь оказался в концлагере. Непосредственный, прямой отклик он считал своим человеческим и гражданским долгом, а параллельно писал «свидетельства» и «монологи» на невероятной высоте художественности и абсолютной творческой свободы.

– Можно сказать, что Кавафис и Рицос в вашей переводческой жизни – два главных автора?

– Ещё и Ливадитис, которого я очень ценю. По-моему, это лучший поэт послевоенного поколения, небольшой сборник его стихов (1968) был моей первой издательской работой: состав, предисловие, переводы. Там, кстати, есть и переводы Слуцкого.

– Как бы вы оценили состояние новогреческой литературы в России?

– Создана «Греческая библиотека», в которой вышли очень достойные издания. Инициатором её был Димитрис Яламас, советник по делам культуры в посольстве Греции и первый руководитель кафедры византийской и новогреческой филологии в МГУ, доктор филологических наук, поэт. Эта двойная ипостась была очень полезна для Московского университета. Благодаря его усилиям молодая кафедра обрела солидную библиотеку, студенты ездили на летние курсы в Грецию и на Кипр. Ему многое удалось – конференции, издания, культурные контакты между Россией и Грецией очень оживились.

– Чем ваша жизнь наполнена сейчас?

– Читаю лекции, участвую в конференциях, пишу, издаю свои книги, вместе с дочерью забочусь об издательской судьбе наследия Александропулоса. Сейчас работаю над большой монографией о творчестве Рицоса. Надо бы написать и о времени, которое нам пришлось пережить с Мицосом в России и Греции, – в Греции представления о российской жизни тех лет бедны и нередко искажены. Работы у меня на всю оставшуюся жизнь более чем достаточно. Достало бы сил.

Беседовала Елена КАЛАШНИКОВА

Источник: https://lgz.ru/